— Пойду прослежу за отплытием. Король кашлянул.

— Вы с Каторном, — начал было он и остановился. — Вы…

— В приязни друг к другу нас не упрекнешь, — согласился я. — Мне не по нраву его угрюмость и недоверчивость, а он считает меня жуликом, изменником, быть может, лазутчиком.

Король кивнул.

— Он не раз заводил со мной такие разговоры, — Ригенос отпил вина. — Я сказал ему, что собственными глазами видел, как ты материализовался, что ты, без сомнения, Эрекозе; что у нас нет причин не доверять тебе, однако он продолжает упорствовать. Как ты думаешь, почему? Ведь он отважный воин и мыслит всегда весьма здраво.

— Завидует, — ответил я. — Я перебежал ему дорогу.

— Но он же был заодно со всеми на том совете, где решено было, что нам нужен новый полководец, чтобы вдохновить людей на войну против элдренов!

— Быть может, он не ожидал от меня такой прыти. Какая, впрочем, разница? заметил я, пожимая плечами. — Думаю, мы с ним нашли общий язык.

Погруженный в размышления, король не обратил внимания на мои слова.

— Вот оно, наверно, что, — пробормотал он. — Боюсь, к ратным делам ваше соперничество не имеет никакого отношения.

— То есть?

Он посмотрел мне в глаза.

— Пожалуй, всему виной любовь, Эрекозе. Раньше Иолинда явно выделяла Каторна.

— В этом, похоже, что-то есть. Но опять же я тут ни при чем. Иолинда сама предпочла меня ему.

— Каторн, скорее всего, считает, что она воспылала страстью не к конкретному человеку, а к надуманному образу.

— А твое мнение?

— Не знаю. Мы с Иолиндой об этом не говорили.

— Что ж, — сказал я, — подождем возвращения из похода. Тогда, надеюсь, все прояснится.

— Неизвестно, вернемся ли мы, — возразил король. — Тут я согласен с Каторном. Переоценка собственных сил часто приводила к поражению в битве.

Я кивнул.

— Быть может, ты прав.

Снаружи послышались громкие крики. Корабль качнуло — видно, матросы отдали швартовы и выбрали якорь.

— Идем, — сказал король. — От нас ждут, что мы поднимемся на палубу.

Торопливо допив вино, он водрузил на голову шлем. Мы вместе вышли из каюты. Завидев нас, толпа на берегу загомонила громче.

Мы стояли на палубе, прощаясь с жителями Некраналя; тем временем барабаны начали выстукивать медленный ритм для гребцов. Внезапно я увидел Иолинду: она сидела в своем экипаже, вполоборота к реке, не отрывая глаз от нашего корабля. Я помахал ей, и она ответила мне тем же.

— Прощай, Иолинда, — прошептал я. Проходивший мимо Каторн метнул на меня циничный взгляд.

— Прощай, Иолинда.

Ветер утих. В безоблачном небе ярко пылало солнце, и я совсем запарился под доспехами.

Стоя на корме раскачивающегося корабля, я продолжал махать рукой Иолинде, пока мы не миновали излучину реки. Поворот скрыл от нас гавань, но еще долго виднелись позади высокие шпили Некраналя и слышался отдаленный шум множества людских голосов.

Мы быстро двигались вниз по течению реки Друнаа, направляясь к Нуносу, городу сверкающих башен, где ждал нас весь остальной флот.

О, эти жестокие, кровавые войны…

— На самом деле, епископ, вы просто никак не поймете, что дела человеческие делаются не словами, а поступками.

Спорные доводы, неубедительные мотивы, цинизм под маской прагматизма.

— Не желаешь ли отдохнуть, сын мой?

— Как я могу отдыхать, отец, если орда язычников уже вышла к Данубе?

— Мир…

— Неужели они согласятся?

— Кто знает?

— Они не удовлетворятся Вьетнамом. Они не успокоятся, даже завладев всей Азией… а потом и всем миром.

— Мы не звери.

— Мы должны ими стать. С волками жить — по-волчьи выть.

— Однако если мы попробуем…

— Пробовали.

— Разве?

— С пламенем надо бороться огнем.

— А иного пути нет?

— Дети…

— Иного пути нет.

Ружье. Меч. Бомба. Лук. Вибропистолет. Пика-огнемет. Топор. Булава.

— Иного пути нет.

* * *

В ту ночь на борту флагманского корабля я спал плохо. С мерным плеском погружались в воду весла, неумолчно рокотали барабаны, поскрипывали, тимберсы, ударяли в борт волны. Усталый мозг терзали галлюцинации, которые никак не хотели оставить меня в покое. Обрывки разговоров. Случайные фразы. Лица. Тысячи моментов времени. Миллионы лиц. Но ситуация неизменно повторялась: суть спора, который велся на бесчисленном множестве языков, сохранялась в неприкосновенности.

Лишь когда я встал с койки, голова моя прояснилась. Поразмыслив, я решил выйти на палубу.

Кто я такой? Откуда это ощущение, будто я навеки обречен скитаться из эпохи в эпоху, возрождаясь к жизни всякий раз для одного и того же? Какую шутку, какую злую шутку сыграли со мной космические силы?

Ночной ветерок холодил лицо. Прорехи в легком облачном слое располагались столь причудливым образом, что проникавшие сквозь них лучи луны выглядели спицами некоего гигантского колеса. Казалось, Господня колесница, прорвав покров облаков, нашла опору в более плотном воздухе ниже.

Я бросил взгляд на реку и увидел, что в воде отражаются облака; я увидел, как они разошлись, освобождая дорогу луне. Эта луна ничуть не отличалась от той, за которой я наблюдал в бытность Джоном Дейкером. Бледная и холодная, она с довольной усмешкой взирала на выходки и выкрутасы обитателей той планеты, вокруг которой обращалась. Сколько она видела катастроф, бессмысленных крестовых походов, войн, сражений и смертей?

Облака снова сомкнулись, и воды реки потемнели, словно говоря, что мне никогда не найти ответа на мои вопросы.

Я перевел взгляд на берег. С обеих сторон нас окружал густой лес. Темные верхушки деревьев вырисовывались на фоне чуть более светлого неба. Изредка подавали голос ночные животные. В их жалобных криках мне слышались страх и тоска одиночества. Вздохнув, я оперся на поручень и уставился на воду. Весла поднимали фонтаны серых брызг.

Надо свыкаться с мыслью, что мне вновь предстоит бой. Вновь? Разве я сражался когда-либо прежде? Что скрывают мои размытые воспоминания? Что означают мои сны?

Проще всего было бы предположить (как наверняка поступил бы Джон Дейкер), что я сошел с ума. Моя фантазия разгулялась. Быть может, Джон Дейкер — еще один фантом, порожденный больным сознанием?

Мне вновь предстоит сражаться.

Тут ничего не поделаешь. Я смирился с отведенной мне ролью и потому должен доиграть ее до конца.